«Шпионская эпопея началась на филфаке»: опубликованы мемуары советского разведчика, работавшего в Лондоне в 80-х

В издательстве «Эксмо» вышла автобиографическая книга ветерана элитного подразделения СВР, который в 80-х годах прошлого века работал в Лондоне под прикрытием журналиста. Его выслали из Британии после предательства замглавы советской резидентуры Олега Гордиевского. Книга воспоминаний «Мой учитель Филби. История противостояния британских и отечественных спецслужб, рассказанная с юмором и драматизмом» издана под псевдонимом Максим Баженов. Скрывая имя «по ряду причин», автор вспоминает в том числе о своей работе и общении с легендарным советским агентом, лидером «кембриджской пятёрки» Кимом Филби. RT публикует наиболее интересные фрагменты.

«Моя старшая дочь, прожившая в Лондоне с шести до 11 лет, узнала об истинной профессии отца вскоре после нашего возвращения из английской командировки из удостоверения подполковника КГБ, случайно высунувшегося из кармана пиджака. Мы с женой долго успокаивали девочку-подростка, что-то неловко объясняли ей.

«Так ты, папа, значит, воевал против Джеймса Бонда?» — вопрошал шокированный ребёнок.

…Моя шпионская эпопея началась на филфаке университета. Кураторы из КГБ просто не могли не обратить внимания на комсомольского активиста, отличника, идущего на красный диплом, без каких-либо морально-психологических и физических изъянов, к тому же женатого и кандидата в члены КПСС.

К слову сказать, улов у них в том году был знатный. Вместе со мной в разведку были завербованы студенты, в том числе с моего факультета, ставшие впоследствии известными государственными деятелями современной России.

Валерий Николаевич, мой непосредственный куратор, обаятельный и на редкость располагающий к себе мужчина лет 50, долго вёл со мной ознакомительные, прощупывающие беседы, исследовал мотивы, просил письменно охарактеризовать некоторых однокашников.

— Ну, вот вы вроде готовы служить Родине в разведке. А что, если Родина пошлёт вас служить в другом подразделении органов, скажем, на Курильских островах? Только не отвечайте сразу, посоветуйтесь с женой.

Я, молодой идеалист-романтик, посоветовался и через несколько дней браво доложил Валерию Николаевичу, что так точно, готов служить хоть на Курилах. Уж больно хотелось мне стать Штирлицем, фильм о котором недавно вышел на экран и покорил весь советский народ».

Как учил лучший советский агент Ким

«Осенью 1974 года заместителем начальника Третьего отдела и куратором Англии был назначен Михаил Петрович Любимов, вернувшийся из Дании. Перед ним была поставлена крайне сложная задача. Он должен был наладить работу лондонской резидентуры после массовой высылки 1971 года, когда в точке остался лишь один сотрудник по линии политической разведки, а ценной агентуры уже давно не было.

Одна из его идей заключалась в том, чтобы опереться на опыт наших московских англичан — Дональда Маклина, Джорджа Блейка и Кима Филби. Маклин и Блейк по разным причинам отказались от участия, а вот Ким на встрече в ресторане «Арагви» дал согласие, причём с радостью.

Декабрьским вечером 1975 года на конспиративной квартире в центре Москвы молодёжь с трепетом ожидала появления легендарного корифея разведки. Как признался потом Ким, он тоже волновался. Ещё бы, первая встреча с целым коллективом коллег за почти 13 лет!

Несколько вступительных слов мгновенно сняли напряжение. Ким принялся увлечённо рассказывать о том, кем он собирался стать, поступая в Кембридж. Отвечая в ходе импровизированной пресс-конференции на вопрос о своих хобби, гость, в частности, сказал:

— С удовольствием перечитываю классиков английской литературы. Люблю хоккей — в качестве зрителя, конечно. Есть у меня ещё одно хобби — кулинария. Если сомневаетесь, приходите в гости.

Вот из этого «приходите в гости» и зародилась идея регулярных встреч Филби с молодыми сотрудниками, в ходе которых он мог делиться с ними своим опытом разведывательной работы. 

Ребятам иногда удавалось подсмотреть за ним на подходе к конспиративной квартире. Ким умел ходить как-то неприметно и в то же время так, что постоянно держал в поле зрения градусов этак 150. Это достигалось за счёт его неподдельного интереса к мелочам. Привычка, выработанная годами, была доведена до такого совершенства, что проверка на предмет выявления слежки вовсе не выглядела таковой.

Затем он неожиданно появлялся в дверях с одной из неизменных своих шуток.

— Вы знаете, адрес нашей берлоги я запомнил следующим образом. Номер дома — по Джеймсу Бонду, ноль ноль семь, а квартиру — по номеру воротничка первой сорочки, купленной мною в Москве.

На журнальном столике, вокруг которого в креслах и на диване размещалась группа, стояло скромное угощение к полуденному чаю и бутылка хорошего коньяка. Он курил дешёвые отечественные сигареты без фильтра «Дымок», а в случае прибытия посылки из Лондона — свои любимые Gitanes или Gauloises из чёрного нерафинированного табака.

Два-три часа занятий пролетали как одно мгновение. За вступительным словом учителя, который, кстати, настаивал, чтобы его называли на ты и Ким, в крайнем случае — товарищ Ким, следовала оживлённая дискуссия.

Ким Филби (справа)
Gettyimages.ru © J. Wilds / Stringer

Филби предлагал нам различные оперативные ситуации с их последующим разбором. Вот он — агент английской контрразведки, пытающийся выведать у советского дипломата или журналиста, только что приехавшего в страну, его истинную ведомственную принадлежность. В следующей ситуации учитель преображался в официальную связь, бросающую в ходе беседы втёмную золотую крупинку ценной информации, которую оперработник должен заметить и раскрутить.

К концу каждого занятия с воспитанников катился пот в три ручья».

Высылка дипломата

«Если разведчик не держит язык за зубами, то из этого может получиться невесть что. Однажды единственное неправильное движение языком чуть не стоило мне карьеры.

Пришёл я как-то в посольство и увидел, что в центральном холле собралось слишком уж много людей, чистых дипломатов и их жён. Они что-то оживлённо, хотя и вполголоса, обсуждали.

Я спросил, в чём дело. Мне ответили, что произошло очередное выдворение, на этот раз помощника военно-морского атташе. Мы тут, дескать, обсуждаем, какой подарок на прощание вручить нашему товарищу. Ведь такой хороший, компанейский мужик.

В резидентуре тоже все были в курсе, но комментариев звучало мало. Выгоняли-то англичане не нашего человека, а сотрудника военной разведки, ГРУ. «Ну и ладно, — подумал я. — Не в первый и, возможно, не в последний раз. Мы такое уже видали».

Вечером в посольстве был приём. После обычного вступительного ритуала Джон из Reuters вполне буднично задал мне самый что ни на есть стандартный вопрос:

— Ну а как ты оцениваешь нынешнее состояние британо-советских отношений? Не кажется ли тебе, что они немного улучшились по сравнению с прошлым разом, когда мы беседовали?

И тут меня, как Остапа Бендера, понесло.

— О каком улучшении может идти речь теперь, после того как вы выдворили ещё одного нашего дипломата?! — заявил я.

— Кого? — взволнованно спросил он. — Когда?

— А ты что, не слышал? — осведомился я, пребывая в полной уверенности в том, что если такая новость известна даже жёнам чистых дипломатов, то это не более чем секрет Полишинеля.

— Сегодня утром, кого-то из нашего военного атташата.

Джон растворился буквально на глазах. 

На следующий день у меня была назначена конспиративная встреча с ценным агентом. Ей, как и положено, всегда предшествует трехчасовая проверка на предмет обнаружения возможного наблюдения со стороны английских спецслужб.

Сел я в машину, включил BBC и тут же услышал новость: «Сегодня британский МИД подтвердил факт высылки из страны сотрудника военного атташата СССР такого-то. Это очередное звено в участившихся в последнее время обменах выдворениями советских и британских дипломатов. Сегодняшнее заявление официального представителя Форин Офис было сделано в ответ на настойчивые запросы британской прессы. Примечательно, что, в отличие от всех предыдущих случаев, информация просочилась к журналистам именно от русских. Как удалось узнать из неофициальных бесед с сотрудниками Форин Офис, на этот раз они не собирались публично оглашать факт выдворения, дабы не нанести дальнейшего ущерба британо-советским отношениям».

Руль в руках завилял, сердце провалилось в пятки, которые вместе с остальными ступнями как-то обмякли и отказывались нажимать на педали управления. Что же я наделал?! Как объясняться с начальством, которое теперь уже наверняка приступило к внутреннему расследованию? Неужели вот так незаметно подкрался конец моей карьеры?

Надо по-честному сдаваться. Ведь недаром говорится, что повинную голову меч не сечёт. С этой мыслью я сделал глубокий вздох и ворвался в кабинет резидента. Аркадий Васильевич Гук как раз находился там и вроде не имел особых дел, пребывал, так сказать, в послеобеденном состоянии души и тела.

Я рассказал всё как на духу. Аркадий Васильевич очнулся, внимательно выслушал мою исповедь, долго чесал затылок и наконец изрёк:

— Значит, так. Молодец, что всё на прямоту рассказал. Ценю. Доложу лично В.Ф. (Он имел в виду Виктора Фёдоровича Грушко, заместителя начальника разведки, курировавшего наш отдел и, естественно, лондонскую резидентуру.) Давай договоримся, что, кроме нас троих, никто ничего не будет знать. Никому ни единого слова, понял?

Затем резидент советской внешней разведки надолго задумался и неожиданно произнес:

— А впрочем, так этим «сапогам» и надо.

Поясню, что «сапогами» мы, сотрудники внешней разведки, величали коллег из резидентуры ГРУ. Отношения между нами были не враждебные и не дружеские, а скорее задиристые, конкурентные, как между учениками классов «А» и «Б» одной школы, постоянно иронизирующими друг над другом. «Сапоги» отличались от чистых дипломатов и журналистов бравой выправкой, незамысловатыми манерами, прямым и честным взором.

В дверях стоял взволнованный, вспотевший Олег Гордиевский.

— Слушай, а ты не в курсе, откуда произошла утечка? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Понятия не имею.

— А на приёме ты вчера был? Ничего там не слышал, не видел?

— Ну да, зашёл. Но тоска смертная, интересных англичан практически не было, и я минут через 15 смотался домой.

Гордиевский понуро кивнул и остался сторожить новых пришельцев в районе входной двери. Как потом мне рассказывали коллеги, в тот день он приставал с аналогичными расспросами ко всем без исключения. По его несчастному виду можно было понять, что он страдал потому, что ему, заместителю резидента, не удавалось прояснить ситуацию с утечкой.

Замечу, что всё это происходило задолго до того, как возникли даже первые смутные подозрения в том, что Олег Гордиевский работает на англичан».

Неоценённый подвиг

«Работая в разведке, ты никогда не можешь быть уверенным в том, как будут оценены результаты твоих усилий. Подошёл как-то ко мне на резидентурском чердаке коллега и друг Володя Белов и заявил:

— В Лондонской школе экономики состоится закрытая, только для своих, лекция командующего Военно-морскими силами НАТО в Северной Атлантике. Сам понимаешь, на какую тему, о стратегии оборонной политики блока и противодействии странам Варшавского договора в регионе. Мне мой контакт даже номер аудитории подсказал, где это будет происходить. Представляешь, какую информацию можно принести, если пробиться туда? Я бы точно сходил сам, но с моим прикрытием переводчика международной организации по сахару соваться туда просто смешно.

…На подиуме стояли два кресла. Их заняли седовласый старик профессорского вида и высокий, поджарый военный при полных адмиральских регалиях, вошедшие через заднюю дверь. Вскоре домашние заготовки натовского морского волка закончились. Начались вольные импровизации и доверительные ответы на вопросы, поступающие из зала. Поток сногсшибательной информации стал воистину бурным.

Докладчик почувствовал себя в окружении своих людей, окончательно расслабился и не стеснялся в конфиденциальных оценках сильных и слабых сторон натовской обороны в Северном море и зоне пролива Ла-Манш, называл количество и класс советских подлодок и прочее, прочее. 

Такого серьёзного улова у меня, пожалуй, ни разу до этого не было. Я мысленно просверлил на лацкане пиджака дырку для ордена, рванул домой, водрузил на письменном столе стакан с виски и сразу же принялся распознавать каракули из блокнота, приводить их в божеский вид.

Работал я полночи и наутро отправился в резидентуру, чтобы изложить бесценную информацию в виде шифротелеграмм. По моим предварительным прикидкам, их набиралось не менее пяти штук, одна лучше другой.

Когда тяжкий труд героя-разведчика был наконец завершён, я отдал пачку исписанных листов спецблокнота информационному работнику резидентуры. Тот бегло просмотрел материал, восторженно вымолвил нечто вроде: «Ни *** себе!» — и рванул перепечатывать их на телеграфных бланках.

Здоровенный, как медведь, резидент Аркадий Васильевич Гук крепко сжал меня в объятиях и зычно проревел:

— Ну ты даёшь, старина! С такой информацией мы точно утрём нос всем «сапогам», вместе взятым! Не сомневаюсь, что телеграммы получат самую высокую оценку центра.

Тут необходимо сделать небольшое отступление, разъясняющее тогдашние принципы оценки разведывательной информации, поступавшей из резидентур. Самой высокой категорией было самостоятельное использование. Это когда сведения были настолько важны, самодостаточны и не вызывали сомнений, что их прямиком направляли кому-то из членов Политбюро, а то и Генеральному секретарю ЦК КПСС, либо в профильные министерства и ведомства. Для резидентуры и самого оперработника такое попадание равнялось пятёрке.

Шеф был настолько уверен в успехе моей вылазки, что, не дожидаясь оценки центра, начал ставить меня в пример другим оперработникам. Мол, учитесь у этого молодца. Он не побоялся влезть в самое логово и вернулся с жирной добычей в зубах.

Но вот пришла оценка из центра. Все пять депеш были оставлены для накопления сведений. Причина? Сведения не подкреплены данными из других источников и вообще вызывают сомнения, а где-то даже смахивают на дезинформацию. То есть, если следовать логике ясеневских аналитиков, вся история с закрытой военной лекцией в одном из самых престижных британских вузов, включая моё попадание на неё, с самого начала была коварной провокацией MI5, предпринятой в целях дезинформации советского руководства.

Вроде бы большего абсурда не придумать. Но, успокоившись, я подумал, что такое наверняка случилось не в первый и далеко не в последний раз. Вспомнил, к примеру, как в мае-июне 1941 года весь Берлин оживлённо говорил о предстоящей войне с русскими, а в Москве этот секрет Полишинеля гневно отметали как провокацию то ли геббельсовской пропаганды, то ли извечных британских недругов.

А какие сверхубедительные основания подводились некоторыми аналитиками советской разведки в доказательство того, что Ким Филби и его друзья по «кембриджской пятёрке» являются агентами-двойниками? Да мало ли других примеров, причём во всех разведках мира, когда реальная информация выбрасывалась в корзину и, наоборот, полностью вымышленные сведения раздувались до размеров слона и в значительной степени влияли на ход мировых событий?

Отсюда следует вывод. Разведчик должен быть стрессоустойчивым не только при непосредственном выполнении своих обязанностей, но и при оценке их результатов начальством».

Под руководством предателя Гордиевского

«С тех пор как Гордиевский стал продвигаться в гору по службе в резидентуре, я не помню, чтобы он злился или раздражался. За одним-единственным исключением, которое касалось Юры Кубасова, прибывшего в Лондон в 1983 году. Поведение озорного и шалопутного молодого разведчика под прикрытием корреспондента «Комсомолки» доводило Олега до бешенства, причины которого мы поняли только после финальной развязки.

Кубасов доложил Гордиевскому план встречи с оперативной разработкой, предстоящей через несколько дней. Мол, проверочный маршрут такой-то, встречаемся в таком-то ресторане. Олег кивнул и сообщил об этом своим английским кураторам, которые, в свою очередь, организовали необходимый контроль за этой встречей.

По возвращении в резидентуру Кубасов заявил:

— Знаешь, Олег, мы с Джоном передумали идти в тот китайский ресторанчик и пошли в итальянский за углом.

Подобные эскапады случались достаточно часто. Они, естественно, ставили Гордиевского в неловкое положение перед англичанами. Мол, что же ты нас дезинформируешь, тратишь зазря наши ресурсы!

Олег выходил из себя и гневно кричал: 

— Юра, ну нельзя же так нарушать правила конспирации. А если бы с тобой что произошло, повязали бы тебя англичане на встрече, где бы мы тебя искали?!

Вот каким заботливым начальником был Олег Антонович Гордиевский.

Когда весной 1985 года я пожаловался на усталость от почти пятилетней командировки и попросился домой, Гордиевский твёрдо проговорил:

— И думать перестань! Скоро ты станешь вместо меня замом по политической разведке и поработаешь как миленький ещё года два, не меньше.

В те времена Олег пребывал в каком-то благостном состоянии. Спокойный, весёлый, как будто с небес его кто-то поглаживал. Случился с ним, правда, один казус, который мы, его коллеги по резидентуре, до сих пор не можем объяснить. Его редкая, седеющая шевелюра вдруг приобрела жёлто-рыжий цвет. Неужели появилась юная любовница? Или, не дай бог, без пяти минут резидент КГБ в Лондоне неожиданно поголубел?

Поначалу Олег на наши недоуменные вопросы отвечал с извиняющимся видом. Я, мол, по ошибке вместо шампуня вылил на голову красящее средство жены, хотя Лейлу с волосами такого цвета никто никогда не видел. Когда же ошибки с шампунем приняли регулярный характер, мы вовсе перестали спрашивать, уважали право каждого человека на свои собственные странности».

Конец карьере

«Из центра поступали категорические письма с приказами прекратить все операции, законсервировать агентуру.

Мы писали личные письма корешам в родном отделе, но даже надёжнейший ближайший друг Кобахидзе отвечал так: «Макс, ничего не спрашивай, сами не понимаем, что происходит. Гордиевский ходит из одного начальственного кабинета в другой, в кармане рулон туалетной бумаги, которой он постоянно отирает пот с лица».

В конце июля центр разрешил мне выехать в запланированный отпуск в Союз. Помню, гуляем мы с женой вечером по берегу Чёрного моря и я ей говорю:

— Представляешь, а вдруг там, в темноте, Олежка на лодочке в Турцию гребёт?

Оказалось, что это предположение было недалеко от истины.

Близкий друг и соратник по Лондону Володя Белов взволнованно сообщил мне:

— Макс, тебя срочно вызывают в Москву. Все объяснения на месте.

В центре от напряжения хоть топор вешай. Заместитель начальника отдела нервно проговорил, что Гордиевский сперва исчез, а затем проявился на стороне англичан. Теперь ожидаются самые крупные неприятности, какие только можно себе представить.

Моя командировка прекращена, о возвращении в Лондон не может быть и речи. Две следующие недели были, вероятно, одним из самых тяжёлых и мрачных периодов в моей жизни. Тяжелее всего было смириться с тем, что тебя предали. Даже не знаю, с чем это ощущение сравнить. Может быть, с потерей близкого человека, когда ещё долго строишь иллюзии и отказываешься верить, что происшедшее необратимо, а потеря невосполнима. Рана от предательства со временем зарастает, но остаётся в душе навсегда. Ты уже на всю жизнь отличаешься от тех людей, которых никто никогда не предавал.

Олег Гордиевский
Gettyimages.ru © David Levenson

В один из таких невесёлых дней, 12 сентября 1985 года, я сидел в своём ясеневском кабинете и думал о том, что же мне делать дальше. Ответ на мои размышления ворвался в кабинет в облике приятеля из информационного подразделения, занимавшегося английской тематикой.

— Максим, только что пришла телеграмма о высылке большой группы советских представителей. Ты среди них».

Любимый розыгрыш в Ясеневе

«Давно известно, что самые печальные поминки порой заканчиваются безудержным взрывом веселья. Мой ближайший друг со времён совместных шпионских похождений и по сей день Юра Кобахидзе, он же просто Коба, — абсолютно уникальный персонаж. В последние десятилетия он покорил своей неподражаемой харизмой не только разведку, но и журналистику и современный российский бомонд.

Дело было под наступающий 1986 год. В один из таких унылых дней мой коллега Юра Кубасов вдруг сказал мне:

— Слушай, я нашёл у себя в ящике стола визитную карточку Олега Гордиевского. На ней написано: «С приветом, Олег». Он мне полгода назад её дал.

Идея пришла мгновенно.

— Давай пошлём её Кобе!

Нашли конверт, вложили в него визитку. Если отправлять по почте, могут вскрыть. Так настоящие шпионы не поступают. Это насторожит Кобу. Всё должно быть очень достоверно. Написали левой рукой фамилию и адрес получателя.

— Отправителя как укажем?

— Давай так: газета «Советский спорт», адрес редакции.

Чтобы всё выглядело официально и правильно, из школьного ластика вырезали мы печать, похожую на заграничную, и шлёпнули её с другой стороны конверта.

Как послать? У нас тогда работал молодой сотрудник, который жил недалеко от Кобы. Попросили мы этого парня, чтобы 31 декабря он опустил письмецо в его почтовый ящик. 

Дальше начались «страдания юного Вертера». 1 января новоявленного года Коба проснулся, в шлёпанцах и халате вальяжно потопал за почтой. Открыл он почтовый ящик, увидел письмо, распечатал его и похолодел: «С приветом, Олег».

В девять часов Коба пришёл к начальнику отдела и сказал: так, мол, и так — Гордиевский, визитка. Прошло буквально две-три минуты, и Ясенево стояло на рогах. Уже доложено было начальнику внутренней контрразведки, весь карательный аппарат поднялся во фрунт.

— Я всё сказал, — заявил Коба и побрёл в свой кабинет по длинному-длинному коридору.

Навстречу ему шагал я, увидел его и сказал с искренней радостью:

— Коба, с Новым годом! Как дела?

— Максик, ты не представляешь. Я письмо от Гордиевского получил! — ответил измочаленный Коба.

— Да?! — почти непритворно ужаснулся я.

— Сообщил начальству. Уже на самый верх докладывают, — промямлил он и пошёл дальше, весь в кручине.

— Коба! — крикнул я. — Это наша шутка!

Он развернулся и простонал:

— Да ты что!

Наше счастье, что никто не успел доложить Крючкову (на тот момент руководитель внешней разведки. — RT). Всё прикрытие взял на себя его первый заместитель, человек, который нас растил, воспитывал, пестовал, был нам чуть не как отец родной. Он принял огонь на себя, но, естественно, сказал, чтобы шутников пропесочили по полной программе.

Через несколько часов в офисе появляется заместитель начальника отдела, который отвечал за английскую линию. Ему тут же сообщили, что надо вызвать на ковёр меня и Кубасова и всыпать нам от всей души.

Вызывает он меня, смотрит мрачно, грозно.

— Как ты мог? Что за шутки?! Ты понимаешь?..

— Да, — я виновато кивнул. — Понимаю. Так уж получилось. Это была шутка.

— Вон из кабинета, а то я тебя сейчас!.. Шутки у них!

Пошёл я понуро к выходу, открыл на выходе дверь и вдруг услышал за спиной взрыв оглушительного, гомерического хохота. Повернулся я и увидел, что наш заместитель начальника отвалился на спинку кресла, содрогался в конвульсиях и едва не сползал под стол.

— Что такое? — осторожно спросил я.

Заместитель начальника в промежутках между приступами хохота лишь громко всхлипывал:

— Кобу на***ли! Ха!.. Кобу! На***ли!

Сам Коба, тонкий ценитель и перманентный организатор подобных штучек, был в полном восхищении от нашего розыгрыша.

Этой истории уже несколько десятков лет, но эхо всё ещё доносит хохот из ясеневских кабинетов. До сих пор, когда меня представляют незнакомым бывшим или действующим коллегам по плащу и кинжалу, многие из них мгновенно узнают во мне человека, организовавшего розыгрыш с визиткой Гордиевского. Мне при этом всегда немного неловко. Ведь, по сути дела, это была единственная моя удачная шутка за всю жизнь. Причём непреднамеренная».